В конце 1990 г. попалась мне в руки книжка бывшего немецкого военного корреспондента Бернта Нильзен-Стоккеби «Балтийские воспоминания» (Bernd Nielsen-Stokkeby: Baltische Erinnerungen), где он, описывая отношения литовской Тарибы с кайзеровской Германией в начале 1918 года, упоминает и о событиях под Нарвой и Псковом и о некоторых исторических личностях Российского переворота (так он называет события 1917 г.): Ленине, Троцком, Крыленко, Дыбенко, Подвойском…
В 1990 году мы много читали, спорили о БНР, критиковали советские мифы. Из воспоминаний немецкого автора я тогда впервые узнал, что литовские национальные лидеры вели переговоры с Германией, чтобы обезопасить себя от большевиков, были согласны учредить в независимом Литовском государстве конституционную монархию и уже назвали в качестве литовского князя герцога Вильгельма фон Ураха, графа Вюртембергского. Меня поразило, что в 90-е годы литовские патриоты не попрекали своих исторических предшественников за обращение к кайзеровской Германии, как это делают у нас, в Беларуси, намекая на письмо руководства БНР кайзеру. Временно, с пользой для себя, приходилось искать поддержки с разных сторон. Другое дело, что немцы тогда имели свои планы на Балтике.
Та книжка побудила меня к тому, чтобы прочитать об упомянутых «ключевых личностях» февральских событий 1918 года. О том не раз приходилось говорить публично.
Из самой книжки запомнились упоминания о немногочисленных немецких мотоциклистах, от которых именно 23 февраля убегали без единого выстрела красные матросы комиссара Дыбенко.
Позже в воспоминаниях Бонч-Бруевича прочитал, что матросы Дыбенко захватили курьера из Финляндии с кокаином и бочку спирта и «отступили» в Гатчину. Из официальных советских источников известно, что после такого позорного бегства Дыбенко вызвали в Москву и исключили из партии.
В полном собрании сочинений Ленина (т. 35, с. 393) можно прочитать, как он возмутился, узнав о паническом бегстве 23 февраля: «…мучительно позорное сообщение об отказе защищать позиции, об отказе защищать даже Нарвскую линию, не говоря уже о бегстве, хаосе, безрукости, разгильдяйстве». В архивах, на основе которых писалась «Энциклопедия гражданской войны» (выдержки из них печатались в журнале «Огонек») приводится запись переговоров наркома по военным делам РСФСР Подвойского и его помощника с начальником штаба одного из участков обороны, где этот начальник (имя не запомнил) сообщает (цитирую по моей выписке из «Огонька»): «Некоторые очевидцы уверяют, что видели немцев, другие, что только белогвардейцев с немцами, но тот факт, что какая-то сила, которую мы принуждены считать неприятелем… Последним сообщением прибежавших моряков было, что будто мотоциклисты противника были ими замечены в 17 верстах от Ревеля…».
Никто ведь не спорит, что положение было сложное: Троцкий покинул Брест-Литовск, мир с немцами не подписан, Крыленко объявил демобилизацию, призвал к братанию солдат, Ленин начинал противоположную кампанию… Позорный поступок Дыбенко (он, кстати, отказался подчиняться приказу перешедшего на сторону советской власти «военспеца» генерала Парского) — не модель революционных поступков.
Но зачем день позорного поражения объявлять днем создания вооруженных сил государств? Мы, белорусы, здесь как бы и сбоку не стояли.
Пусть бы большевики хотя бы назвали дату 15 января, когда вышло соответствующее постановление о создании революционной армии.
Белорусу, который хотя бы иногда читает исторические тексты, крайне дискомфортно слушать официальные бравурные заявления.
