Павел Батуев из Солигорска в Беларуси работал электриком. В 2012 году Павел вместе с женой переехал на Ямал. Там у них родились дети — сын Казимир и дочь Ядвига. Летом 2017 года Батуев вернулся в Беларусь, «НН» поговорила с ним о том, каково жить на Севере.
«Наша Нива»: Какие у вас были представления о Севере перед поездкой, совпали ли они с реальностью?
Павел Батуев: Перед тем как туда поехать, думал, что там всегда холодно. На самом же деле, как говорит народная мудрость, оказалось, что «не бывает слишком холодно, бывает мало соответствующей одежды». Еще я думал, как бы это мягче сказать, что там не совсем цивилизация. И эти ожидания оправдались на все сто процентов. В нашем селе Сеяха (одни местные говорили, что название означает «поющая река», другие говорили, что просто «устье») отсутствовала инфраструктура, какая бы то ни было культурная жизнь, плохо работает интернет (к тому же он очень дорогой), мобильная связь (работает эпизодически). Из культурной жизни могу вспомнить только «Что? Где? Когда?». Каждое имеющееся в селе предприятие играет в «ЧГК», выставляет свою команду. Турниры проводились где-то раз в два месяца.
«НН»: Сколько людей живет в вашем поселке?
ПБ: Вместе с учащимися школы-интерната — около 2 тысяч. Молодежи довольно много. 80% населения — это ненцы, у них высокая рождаемость. Насколько я заметил, люди стремятся остаться на том месте, откуда родом. Я почти не слышал историй, чтобы молодые перебирались в Салехард или столицу области Тюмень. На учебу — да, иногда ездят, но потом возвращаются домой.
«НН»: Велика ли разница между ненцами и русскими?
ПБ: Абсолютная. Они ведут разный образ жизни. Если говорить о тех ненцах, которые проживают в селе, то многие из них утратили свои корни, многие совершенно не знают своего языка или знают его недостаточно хорошо. Если же говорить о тех, кто живет в тундре, то эти люди, в большинстве, не знают русского языка, ездят на самодельных нартах, носят самодельную одежду. При этом даже в тундре имеются элементы цивилизации: у них есть снегоходы, генераторы, даже спутниковое телевидение в чумах. Правда, я бывал лишь в лубочных чумах, которые выставляют ко Дню оленевода, в настоящих бывать не приходилось.
«НН»: А за счет чего живут ненцы в тундре?
ПБ: Это традиционные промыслы: оленеводство, сбор пантов (рогов) — они достаточно дорого стоят, около 30 долларов за килограмм. Сдают оленей на мясо, шьют из оленьих шкур обувь, тапочки. Скажем так, это все тоже недешевые товары. И конечно, рыбалка, охота. Почти у каждого ненца есть ружье — это не хобби, а необходимость. Что касается рыбы, то ненцы имеют квоту на ее лов. Например, если рыбу будет ловить обычный поселковый русский, то это считается браконьерством и он может получить за это немалый штраф, а для ненцев действует квота, поскольку рыболовство необходимо для поддержания традиционного образа жизни. Живущие в тундре получают так называемые «кочевые», то есть государство платит им за то, что они живут в неблагоприятных условиях. Насколько помню, это не очень большие деньги — около двух тысяч рублей на человека в месяц.
«НН»: Изучается ли в школах ненецкий язык?
ПБ: Да, изучается. В поселке действует школа-интернат, ведь родители детей живут в тундре. Детей в конце августа собирает вертолет и доставляет в школу. Фактически родителей дети видят два-три раза в год. В мае же детей разбирают: или сами родители приезжают на снегоходе, или их вертолетом развозят по родным чумам.
«НН»: Павел, удалось ли выучить что-то на местном языке?
ПБ: Естественно, сразу по приезде выучил пару слов, чтобы здороваться и прощаться. У меня было много коллег ненцев, поэтому выучил фразу: «Иди работай». Когда я звонил на почту, то спрашивал по-ненецки, есть ли посылки для Батуева.
На самом деле, язык очень сложный, поэтому даже сказать, что я его усвоил, пусть даже на бытовом уровне, будет преувеличением. Выучил только самые необходимые для меня 20—30 слов. Нельзя сказать, что ненцы исполнены братской любви к тем, кто приезжает к ним. Но в открытую агрессию это не перерастает. Бывали несколько раз разговоры, мол, вот ты сюда понаехал, у тебя такая хорошая работа. На это я отвечал прямо: если бы у вас было соответствующее образование, то я бы не приехал сюда и вакансии такой бы не существовало.
«НН»: А в чем заключалась ваша работа?
ПБ: Я был начальником участка теплоснабжения. В моем подчинении было четыре котельных, станция водоочистки. Моя работа заключалась в том, чтобы по возможности это работало без перебоев. Если морозы доходили до минус 50, то сбои в теплоснабжении могли бы закончиться очень плохо для поселка. В моей трудовой книжке даже есть благодарность за ликвидацию последствий шторма. В феврале 2013 года там была просто-таки адская пурга. Порывы ветра доходили до 40 метров в секунду, срывало крыши, рвало электропровода. У нас потом было с этим много хлопот. Я помню, что ушел на работу в пятницу в 6 утра и вернулся в субботу в 7 вечера. Вышли все, там реально стоял вопрос о выживании.
«НН»: Буря у нас и буря на Севере — это абсолютно разные вещи?
ПБ: Когда я раньше слышал слово «пурга», то мне представлялась этакая метель, безобидная, миленькая, фотки для инстаграма. Но на деле это совсем не так. Иногда сила ветра бывала такой, что меня, человека весом более 100 килограммов, сбивало с ног. Снега в пургу столько, что видимость может снижаться до 4—5 метров. Если выйдешь в село, можешь заблудиться, поскольку нет никаких ориентиров, только снег-снег-снег. Дышать очень тяжело, снег больно сечет по лицу. Ощущение такое, что ты на скорости голову из машины высунул. Рекордная при мне пурга продолжалась 8 дней. Те, чья работа связана с непрерывным производством, как было у меня, вынуждены ходить на работу при любой погоде. У меня бывали реальные случаи, когда, не имея возможности распрямиться, был вынужден ползти на работу.
«НН»: Люди часто гибнут в таких условиях?
ПБ: Фактически каждую зиму кто-нибудь погибал. Этой зимой погиб один ненецкий мальчик. Ему было 3 или 3,5 года. Ненцы обычно привязывают своих детей за пояс, чтобы они не добрались до печки или чтобы не вылезли из чума. Мать отошла от чума буквально на 200 метров к проруби за водой, и началась пурга. Ребенок не был привязан — и потерялся. Найти кого-то в пургу почти невозможно: все заглушает рев пурги, кричи-не-кричи. Не могли и вертолет вызвать. Даже у взрослого в таких условиях не было бы шансов выжить.
«НН»: Как долго продолжается там зима?
ПБ: Снег в каком угодно количестве может выпасть в любом месяце. Ложится же снег где-то во второй половине сентября — бывало, мы с детьми 18 сентября уже лепили снеговиков, — а сходит в середине июня. В июле оттаивает залив, Обская губа. Отопительный сезон прерывается буквально на месяц, в течение которого можно произвести все ремонтные работы — это часть июля и часть августа.
«НН»: Возникали ли проблемы со здоровьем, связанные с полярной ночью?
ПБ: Нет, никаких. Я раньше думал, что полярная ночь — это как выйти в Беларуси на улицу в два часа ночи. Абсолютная темень. Но это совсем не так. Во время полярной ночи солнце не всходит над горизонтом. В первые дни полярной ночи даже можно видеть солнечный свет, но сам диск не появляется. Абсолютной темноты днем нет, это скорее как сумерки. Мне дискомфорта не доставляло. В 12.00 идешь на обед и вокруг достаточно светло, но в 15—16 уже настоящая ночь. Мне гораздо больше не нравился полярный день, когда солнце все время на горизонте. Сон нарушается, приходится постоянно завешивать окна. И длится это более двух месяцев. Еще есть так называемые белые ночи, когда солнце уходит за горизонт на 20 минут, на полчаса-час. У меня нет особой метеозависимости, поэтому, наоборот, даже было интересно.
Видел северное сияние. Когда первый раз увидели с женой это явление, то было полное разочарование: какой-то зеленый статичный туман в виде полоски на небе. Представлялось-то абсолютно иначе. Мы еще спросили у проходившей мимо женщины: а что это такое? Она посмотрела на нас как на идиотов и ответила, что это сияние. А потом оказалось, что такие сияния, как показывает National Geographic, бывают достаточно редко. Тот небесный фотошоп, когда небо переливается разными цветами, бывает два-три раза в год. Совсем необязательно, что ты его увидишь. Оно появляется неожиданно: раз — и все небо в огне. Бывало, видел в форточку северное сияние, хватался за штатив и фотоаппарат, выбегал на улицу, а фоткать уже нечего. А бывало и так, что висело в небе по многу часов.
«НН»: Я слышал о таком интересном явлении, как миражи на севере.
ПБ: Да, сталкивался и с таким. Когда увидел впервые, то не поверил. Вокруг все говорили, что это мираж. Я шел домой, это было после 9 вечера, вижу — какие-то огни, такое ощущение, что это большой поселок и машины едут, но машины там ехать не могли. Пришел домой, загуглил, оказалось, что на Севере это достаточно распространенное явление в сухой мороз, если нет ветра, тумана. Был виден поселок Сабетта, где добывают газоконденсат. Я видел даже факел, в котором сгорает сопутствующий газ. Расстояние же до того поселка 140 километров.
«НН»: Где вы там жили?
ПБ: С жильем все интересно. Первое время, пока был на испытательном сроке, жил в общежитии. На огромное общежитие, может, жило человек пять. После того как испытательный срок закончился, мне предоставили служебное жилье — бочку. Это было самое странное жилье за всю мою жизнь: цистерна, разделенная на отсеки. Если у хозяина руки откуда надо растут, то он оборудует там душ, туалет, а если нет — удобства на улице. У меня бочка была с душем, сам доделал там туалет. Получилась почти однокомнатная квартира. Там было достаточно тепло, не мерзли там ни разу. Единственное, во время пурги жилье немного качает, поскольку установлено оно на сваях, там все жилье на сваях. И если пурга сильная, то ощущение такое, что едешь в тракторе по проселочной дороге.
По мере моего карьерного роста мне предоставили другое жилье, так называемый балок. Это некапитальная постройка из щебня, досок, обитая рубероидом. Внешне выглядит не очень презентабельно, но внутри — обычная квартира. Теплая, со всеми удобствами.
«НН»: А с питанием что?
ПБ: С едой сложнее. Летом по Обской губе приходят суда, так называемые плавучие магазины. Мы сначала с женой потешались, потому что это очень смешно: приходит такое судно — и весь народ валит за покупками. Там можно купить все — от продуктов питания до квадроцикла. Если у них чего-то нет, то договариваешься: мужики, привезите мне в следующий раз диван. Музыка там гремит, как в белорусских маршрутках, все это выглядит очень колоритно.
А когда зима и водного пути нет, то пробиваются «зимники» — машины с продовольствием. Бывает, что их настигнет пурга — и несколько дней стоят в пути, продукты приезжают перемороженными. Путь от Салехарда до поселка они могут преодолеть за два дня, а могут за неделю. От этого зависит качество продуктов.
Если не приходят ни суда, ни зимники, то сложно: нет ни овощей, ни фруктов. В магазинах в основном крупа, консервы, то, что не очень-то и есть хочется. Очень хорошая ситуация там с мясом. Оленина — нормальное мясо и стоит недорого. Но если просидишь там 10 месяцев, то перед отпуском уже смотреть на эту оленину не можешь. Хочется нормальной свинины или другого мяса.
«НН»: А с рыбой что?
ПБ: Отлично все. До того, как поехать на Север, рыбу почти не ел. А через год уплетал в любом виде: вяленую, сухую, копченую, сырую.
Рыба свежая была постоянно. Мне, кроме того, повезло, что было много сотрудников ненцев. А ненцы не едят никакой другой рыбы, кроме как той, что с серебристой чешуей. Есть, например, хариус, но у него черная чешуя, а поверья запрещают ненцам ее употреблять в пищу. Ненцы ее попросту дарили, поэтому я все время был с рыбой.
«НН»: Белорусские товары туда доходят?
ПБ: Да, есть белорусская водка. Есть рогачевская сгущенка. Я несколько раз видел, как тундровые ненцы стояли за ней в очереди. Это один из их любимых продуктов. Одно время там даже продавали какие-то кумпяки Гродненского мясокомбината, я не представляю, как их туда доставляли. К белорусским продуктам довольно большой сантимент. Белорусское — значит качественное.
«НН»: А много пьют на Севере?
ПБ: Много. Возможно, люди попросту не представляют, как можно проводить время иначе. За книжкой или как-то еще. Много пьют ненцы. Они ввиду физиологических особенностей быстро спиваются. Я бы сказал, что пьют намного больше, чем в Беларуси. Можно сказать, что вся моя карьера на Севере строилась через алкоголь. Когда меня взяли на работу, то начальник участка был в запое — и меня взяли мастером, чтобы я перенимал опыт. Когда через год я вернулся, то директор меня поздравлял прямо на вертолетной площадке с тем, что я новый начальник участка. Потому что бывший снова ушел в запой. Еще спустя год я исполнял функции главного инженера, и там не обошлось без алкоголя.
«НН»: А что там с больницами, врачами?
ПБ: Там есть больница. В последние годы был и педиатр. До этого был только главный врач — хирург. Я обращался в больницу, мне оказали там нормальную помощь. А в этом году там лежали мои дети — у них была высокая температура. В России обязательно медицинское страхование, этого документа у меня не было. Соответственно больница мне выкатила круглую сумму за те пять дней, что сын и дочь провели в больнице, — 50 тысяч рублей (1500 белорусских рублей). За пять дней в сельской больнице — это как-то чересчур много. Если происходит что-то экстремальное, то существует санитарная авиация, которая транспортирует людей в Салехард либо в районный центр Яр-сале.
«НН»: Удалось ли в итоге достичь своей цели — заработать денег?
ПБ: У меня главной целью были даже не деньги. Влекла на Ямал жажда приключений, деньги были на втором месте. Однако и первой цели, и второй удалось достичь.
«НН»: Что бы ты посоветовал белорусам, которые хотят поехать на Север?
ПБ: Сложный вопрос. Если бы я представлял себе все бюрократические моменты, то не знаю, стоило ли бы ехать. Туда нет смысла ехать на короткий срок. Если работаешь легально, то зарплата растет у тебя на 10% в год. Мне попадались белорусы, которых обманули на Севере, они судились даже. Работа должна быть легальной. В первый год зарплаты хватает только на питание и одежду. Вряд ли можно найти работу, где удастся что-то накопить уже в первый год.
