Беженка из Украины со своей дочерью на вокзале в Варшаве. Фото: АР.
Анастасия Калашникова: «Многие из беженцев даже не понимали, что им пытаются помочь бесплатно»
«Как только началась война, мы списались со знакомыми. Мы все не знали, что делать и куда ехать, просто очень хотели помогать. Через мой инстаграм быстро организовали сбор помощи. У нас было только две машины, и мы не могли брать много людей с собой, поэтому предложили остальным сделать что-то другое — купить топливо, приобрести для беженцев еду или лекарства. За несколько часов мы все подготовили и поехали на границу. Часть еды для беженцев взяли на складе благотворительной организации, а один из веган-ресторанов дал нам большие термосы с кофе и чаем.
Помню, что первую ночь после начала войны вообще не спала. Не из-за страха, просто надо было написать всем друзьям, кто сейчас в Украине, да еще у меня подруга оказалась на сутках в Беларуси. Нужно было решить столько вопросов, что не было времени ни на шок, ни на то, чтобы испугаться.
Первый пограничный пункт, на котором мы оказались, был возле деревни Дорогуск. Сначала приехали в какое-то большое здание, где принимали беженцев. Там было очень много польских семей, которые хотели взять беженцев к себе домой. Были и волонтеры, которые предлагали подвозить. Это было только начало войны, поэтому мало кто из беженцев успел договориться с кем-то, кто мог бы их встретить на границе.
В том месте мы пообщались с волонтерами и полицией, решили, что больше пользы от нас было бы возле самой границы. И нас под конвоем с мигалками довезли чуть ли не до пограничного забора. Там уже были волонтеры и беженцы, но их было не слишком много. Скоро мы увидели, что беженцы пребывают в шоке, не хотят садиться в машины к незнакомым людям. А позже поняли: многие из беженцев даже не понимали, что им пытаются помочь бесплатно.
При этом были истории о том, как люди платили за дорогу до границы сумму в девять тысяч гривен (около тысячи белорусских рублей. — «НН»), когда у них забирали последнее. После этого люди не очень тебе доверяют. Водители, которые хотели помогать, начали писать на табличках, размещавших на машинах, слово «бесплатно». Иначе люди не хотели с ними ехать.
Там я беседовала с молодым украинцем, который живет в Польше. Он приехал на границу, чтобы забрать кого-то к себе переночевать или подвезти беженцев куда-то на машине. Этот парень простоял на границе в диком холоде несколько часов и очень огорчился, когда какая-то женщина в возрасте ответила на его предложение помочь словами: «А вдруг ты меня убьешь?». Я понимаю, почему она так сказала — ее агрессия исходит из того, что ей очень страшно.
Фото: Любовь Стайкина
Вместе с другими волонтерами мы делали бутерброды для беженцев. Быстро увидели, что на этом переходе волонтеры справляются, и поехали на переход возле деревни Медыка — говорили, что там нужна помощь. И где-то в 6-7 утра 26 февраля мы уже были в Медыке.
Там был настоящий ад. Беженцы шли большими волнами, а волонтеры, что там были, не имели никакого времени отдохнуть. Мы подключились к розеткам в кафе, чтобы греть воду для супов и чая, а в итоге полетела проводка и сгорела кухонная техника. В течение суток мы грели воду на много супа и на чай с помощью только двух чайников.
Потом пообщались с одним из волонтеров и поняли, что каждый из них за день употребил где-то пачку сигарет, бутерброд и чашку кофе, просто потому что не было времени на другое.
На то время люди стояли на границе с украинской стороны 10 часов, кто-то еще и шел до границы сутки. Помню девушку, которая пришла совсем без вещей, только с тем, что было на ней, и с собакой. Она бросила свой чемодан, когда оказалась в давке на границе, так как хотела прежде всего спасти собаку. Девушка была в слезах, мы дали ей базовые средства гигиены, чтобы она хотя бы могла помыться, когда приедет на ночлег.
Вскоре после той девушки начали приходить мамы с детьми, которые тоже не имели при себе вещей. Они рассказывали, что перед польской границей есть огромное поле брошенных чемоданов — люди спасали детей и себя, потому что там была большая давка.
Люди были в прострации. Иногда кто-то к тебе подходит, просит чай и через пару минут забывает, чего он от тебя хотел. Девушки рассказывали, что таксист забрал у них все деньги, чтобы довезти до границы, но в 18 километрах от перехода начался затор, и таксист сказал им убираться из машины. Эти беженки оттуда шли к границе, деньги им никто не вернул. А потом они еще стояли 12 часов.
Через несколько дней я вернулась на Медыку. Загрузила машину помощи для теробороны: перевязочный материал, носки, консервы. На погранпереходе стояла машина, которая могла перегнать это все на украинскую сторону. И пару дней назад мы со знакомыми снова поехали на переход.
Из-за давки полиция старалась отвозить из перехода женщин с детьми в пункт приема беженцев. Было много разговоров о том, что в очереди происходили драки, в том числе с индусами. Обычно в автобусы для эвакуации сажают прежде всего украинцев, но всем страшно и всем хочется уехать. Там почти не было мужчин, кроме иностранцев, и те же индусы были чуть ли не самыми физически сильными в толпе. Поэтому, когда и они начинали паниковать, становилось очень сложно. Полный хаос: женщины и дети кричат, индусы лезут через забор.
Меня очень трогали личные истории. Однажды пришла женщина в возрасте, которая как-то странно себя вела. Мы предложили ей поесть, но она ответила, что хочет взять еды сыну. Но какому сыну? Мужчин же Украина не выпускает. Та женщина очень просила какие-то консервы, говорила, сын их очень любит. Мы не спорили, просто попросили, если сын их не будет есть, чтобы она съела эту еду сама.
Скоро я поняла, что эта женщина слишком много говорит о сыне, это было странно. Предложила ей поесть сейчас же, а консервы для сына взять с собой. Она взяла чай и булочку, а потом вдруг совершенно спокойным голосом говорит, что у нее вчера убили мужа. Тогда стало ясно, почему она ведет себя так странно и думает, что сын к ней придет.
Еще мне запомнились случаи, когда дети рассказывали: мол, папа будет нас защищать, поэтому его сейчас здесь нет, но потом он приедет. Когда такое слушаешь, с печалью понимаешь, что малыш не очень знает, что это значит — «папа будет нас защищать». Кроме таких моментов, меня не слишком что-то трогает на границе, ведь сколько уже можно плакать?
Очень плохо, что тем, кто хочет помочь, никто не говорит, как себя вести с беженцами. Вижу, как белорусы-волонтеры реагируют на дискриминацию в свою сторону, как они обижаются, если к ним не садятся в машину из-за того, что они белорусы. На самом деле эти люди большие молодцы, потому что они хотят помочь, и будет очень обидно, если такие мелочи будут мешать людям волонтерить».
Кася Шульган: «Хочется оправдываться, мол, я из Беларуси, но я тоже беженка»
«С самого начала войны хотела как-то помогать людям. Ранее я ходила на белорусские акции в Варшаве, после 24 февраля волонтерила в пункте приема гуманитарки. Пыталась распространять полезную информацию и очень хотела поехать куда-нибудь еще, чтобы помогать тем, кто пострадал от войны, но мне говорили, что волонтеры нигде не нужны.
Кася Шульган. Фото: _kaselin_ /Instagram.
Потом увидела в одном чате объявление человека, который ехал на [украинско-польскую] границу и был готов взять с собой еще людей. Я даже не знала, куда точно мы едем, решали уже в машине. Мне было все равно, главное, чтобы можно было помогать.
Работаю в двух точках: на вокзале в Пшемысле и в продуктовом супермаркете Tesco, где оборудовали пункт приема беженцев. Там люди спят, им помогают найти транспорт. Нахожусь здесь постоянно, тут же и сплю — на сон не слишком много времени.
На самом деле здесь большая проблема с людьми, которые могли бы помогать, очень нужны переводчики. Я учусь по программе Калиновского, изучаю польский язык и немного знаю английский, для помощи хватает. Провожу на кухню тех, кто только прибывает на пункт приема беженцев, рассказываю, где можно поесть, объясняю людям, как им сесть на правильный поезд и что для этого нужно.
Первое впечатление от Пшемысля? Увидела очень много уставших людей. Они пытаются выговориться тебе. Их всех хорошо понимаю, но тут все такие, все равны. Нужно принять для себя решение: или ты пытаешься каждого выслушать, или фокусируешься на том, чтобы помочь как можно большему количеству людей. Мне не все равно на то, какая у человека история, но мой приоритет — посадить каждого на нужный поезд.
Кого-то здесь забирают близкие или знакомые, а кто-то пытается сам уехать в другие города или страны.
Интересно, что здесь есть очень большая очередь на то, чтобы вернуться в Украину. Некоторые едут туда воевать. Помню девушку, которая начала искать возможность вернуться, как только приехала в Польшу, она говорила: «Не знаю, что мне делать здесь, но знаю, что могу сделать там». Были те, кому надо забрать в Украине детей.
Я спала по три-четыре часа в день. Поляки, координирующие работу волонтеров, меня специально заставляют есть и спать, но я иду отдыхать только тогда, когда понимаю, что голова уже не работает и я не могу нормально переводить.
Здесь много белорусов, которые тоже хотят помогать. Думаю, за все время в Пшемысле я встретила их как минимум пять. А вот беженцев из Беларуси здесь не помню ни я, ни те, с кем работала на Tesco. Кстати, от центра для беженцев в Tesco у меня было просто шоковое впечатление. Могу это сравнить с тем, что было в Беларуси, когда мигрантов разместили на границе в транспортно-логистическом центре: вокруг полный хаос, люди лежат на земле, дети теряются.
Что касается отношения ко мне как к белоруске, то оно чудесное. Мне кажется, впечатление о том, что белорусов угнетают за национальность, возникает, когда много об этом читаешь в интернете. Мне самой после того как я такое читаю, немного неловко говорить, что я из Беларуси.
Хочется оправдываться, мол, я из Беларуси, но я тоже беженка и я против этой власти. Но тут меня наоборот поддерживают, говорят, Беларусь — это супер. Уверена, что люди, которые бегут от войны и понимают, что происходит, знают, что белорусы за украинцев.
Иногда бывает трудно, ведь ты помогаешь не самой Украине в ее войне, а людям, которые оттуда уехали, то есть это какая-то косвенная помощь. Но она тоже нужна».
Ксения Гладенькая: «Люди приезжают из Харькова, где они прятались от бомбежек в подвалах, но здесь снова летят ракеты»
«Когда началась война, понятно, что буду полезнее, если приеду в Украину. Сложно было понять, где нужна моя помощь. Я юрист, а все правозащитные организации сейчас переполнены работой и очень редко отвечают на запросы об информации. Мне посоветовали поехать в Гуманитарный Центр во Львове, там я и оказалась. Он считается самым большим из всех работающих в Украине.
Ксения Гладенькая. Фото: nia_smooth/Instagram.
Приехала в центр 8 марта из Эстонии, где живу сейчас. Мне не было, где спать, и я не знала, разрешат ли мне волонтерить, потому что здесь принимают только тех, кто имеет Львовскую прописку. Когда наконец выдали это разрешение, трое суток почти не спала.
В центре люди могут получить продукты, самые необходимые вещи. Сейчас у меня ковид, поэтому работаю отдаленно, но, когда выздоровею, планирую вернуться в центр, пока что лежу в больнице.
Ковидное отделение, где я нахожусь, перенесли из главного корпуса в старый, так как в главном корпусе лежат раненые солдаты. Здесь не лучшие условия, тараканы в умывальнике. Но медики просто потрясающие, добродушные, стараются все сделать для комфорта пациентов.
Изначально я помогала сортировать одежду, но позже начала оказывать психологическую, правовую и переводческую помощь. Знаю несколько языков, имею два образования — педагог-психолог и юрист. Сначала ко мне в центре относились немного настороженно, так как имею белорусский паспорт, но сейчас уже люди начинают мне доверять.
Во Львовском гуманитарном центре.
Консультирую людей по поводу прав беженцев. Многие думают, что у них за границей заберут паспорта, что им не разрешат никуда выезжать, якобы они окажутся чуть ли не в рабском положении. Люди очень беспокоятся, ведь им часто передают недостоверную информацию и они верят в нее.
Многие беженцы приехали из опасных зон и находятся в очень стрессовом состоянии. Многие потеряли родных, им некуда вернуться и не с кем пообщаться, люди просто не знают, что им делать. Им нужен кто-то, кто мог бы их выслушать и помочь, ведь у них никого нет, им страшно. Страшно из-за происходящего в их стране, которую они любят и не хотят покидать, но не имеют другого выхода.
Еще более тяжело тем, у кого есть больной член семьи, которому нужна забота. Тогда люди должны уехать из страны, чтобы обеспечить такому человеку надлежащее медицинское обслуживание.
Как бы они ни держались и какими бы сильными ни были, сейчас идет война, и это страшно. Люди приезжают из Харькова, Херсона, где они прятались от бомбежек в подвалах, во Львов и надеются, что им здесь будет спокойно, но здесь снова летят ракеты и идут бомбежки. И мне по-человечески сложно видеть их в таком состоянии.
Не было ли страшно сюда ехать? Нет, не было. У меня есть родные в Украине, думаю, у многих белорусов здесь живут родные или знакомые, да и у русских тоже. Мне кажется, тут дело не в страхе, а в личной ответственности. Многие из знакомых рассказывали мне о хейте в отношении белорусов — мол, мы ничего не делаем и якобы поддерживаем политику Лукашенко, якобы мы предатели.
Это очень трудно воспринимать. Все мои родные — украинцы, я считаю себя белоруской, так как родилась в Беларуси, но не отрицаю свою принадлежность к Украине. В Эстонии было сложнее это переживать, а сейчас, во Львове, мне спокойно. Наверное, не имею морального права призывать кого-то к каким-то действиям, так как все имеют свои возможности. Но было бы хорошо, если бы люди хотя бы на секунду задумались о том, что возле них убивают и калечат людей, уничтожают дома и города, задумались бы о том, как они могли бы помочь».
Что такое дефолт? Он будет в Беларуси? Что тогда делать? Даем простые ответы на сложные вопросы
«Расизм, идиотизм и гебельщина». Ученый разбирает ложь российской пропаганды о биологическом оружии
