Мстислав Чернов. 24 февраля, день обстрела военной базы в Мариуполе. Фото: Евгений Малолетко, АР.
Русские охотились на нас. У них был список фамилий, среди которых были и наши, и они были уже близко.
Мы были единственными международными журналистами, которые остались в Мариуполе, и мы более двух недель документировали его осаду российскими войсками. Мы делали репортаж в больнице, когда в его коридорах появились вооруженные люди. Хирурги дали нам белые медицинские костюмы, чтобы мы могли замаскироваться.
Вдруг на рассвете ворвалось около десяти солдат: «Где же, ***, журналисты?»
Я посмотрел на их повязки, голубые (что символизирует Украину), и попытался подсчитать вероятность того, что они переодетые русские. Я вышел вперед, чтобы идентифицировать себя. «Мы здесь, чтобы забрать вас», — сказали они.
От артиллерийского и пулеметного огня снаружи тряслись стены кабинета, и оставаться внутри казалось безопаснее. Но украинские солдаты получили приказ забрать нас с собой.
Фотограф АР Евгений Малолетко помогает медику вести женщину, раненую во время обстрела. 2 марта, Мариуполь. Фото: Мстислав Чернов, АР.
Мы выбежали на улицу, бросая врачей, которые нас прятали, беременных женщин, которых обстреливали, и людей, которые спали в подъездах, потому что им некуда было идти. Я чувствовал себя ужасно, когда оставил их всех за собой.
Девять минут, а может, десять, вечность по дорогам и разбомбленным многоквартирным домам. Когда поблизости разорвались снаряды, мы рухнули на землю. Время измерялось от одного снаряда к другому, наши тела напрягались, дыхание задерживалось. Ударная волна за волной толкала в мою грудь, и мои руки похолодели.
Мы добрались до подъезда, и бронеавтомобили увезли нас в темный подвал. Только тогда мы узнали от милиционера, почему украинцы, рискуя жизнью солдат, вытаскивали нас из больницы.
«Если они поймают вас, вас заставят стоять перед камерой и говорить, что все, что вы сняли, — ложь», — сказал он. «Все ваши усилия и все, что вы сделали в Мариуполе, будет напрасным».
Офицер, который когда-то упрашивал нас показать миру его умирающий город, теперь умолял нас идти. Он подтолкнул нас к тысячам поврежденных машин, которые готовились выехать из Мариуполя.
Было 15 марта. Мы не представляли, выедем ли оттуда живыми.
***
Когда я был подростком в украинском Харькове, всего в 30 километрах от российской границы, я в рамках школьной программы научился обращаться с оружием. Это казалось бессмысленным — Украину, как я предполагал, окружали друзья.
Мужа этой женщины убили во время обстрела. Мариуполь, 11 марта. Фото: Мстислав Чернов, АР.
С тех пор я освещал войны в Ираке, Афганистане и спорной территории Нагорного Карабаха, пытаясь показать миру разрушение от первого лица. Но когда этой зимой американцы, а потом и европейцы эвакуировали сотрудников своих посольств из Киева, и когда я рассматривал карты собирания российских войск напротив моего родного города, моей единственной мыслью было: «Моя бедная страна».
В первые дни войны русские разбомбили огромную площадь Свободы в Харькове, где я проводил время, когда был подростком.
Я знал, что российские силы будут рассматривать город-порт Мариуполь на Востоке как стратегически важный объект из-за того, что он находится на Азовском море. Поэтому вечером 23 февраля я направился туда вместе со своим давним коллегой Евгением Малолетко, украинским фотографом Associated Press, на его белом фургоне Volkswagen.
По дороге мы начали беспокоиться о запасных шинах и среди ночи нашли в интернете человека, который хотел их нам продать. Мы объяснили ему и кассиру в магазине, что готовимся к войне. Они смотрели на нас, как на сумасшедших.
В Мариуполь мы подъехали в 3.30 утра, а через час началась война.
Примерно четверть из 430 000 жителей Мариуполя уехали в те первые дни, пока это было еще возможно. Но мало кто верил, что война уже близко, и когда большинство поняли свою ошибку, было уже поздно.
Из-за российских бомбежек исчезли электричество и вода, в городе прекратились поставки еды и, наконец, что важно, были разрушены вышки мобильной связи, радио и телевидения. Несколько других журналистов в городе выехали из него до того, как пропала последняя связь и установилась полная блокада.
Отсутствие информации в блокаде достигает двух целей. Первая из них — хаос. Люди не знают, что происходит, и паникуют. Сначала я не мог понять, почему Мариуполь так быстро был разрушен. Теперь я знаю, что это было из-за отсутствия связи.
Безнаказанность — вторая цель. Без информации из города, без фотографий снесенных зданий и умирающих детей российские войска могли делать все, что хотели. Если бы не мы, ничего бы не было.
Вот почему, чтобы иметь возможность прислать миру то, что мы видели, мы пошли на такой риск, и именно это разозлило Россию настолько, чтобы начать охотиться на нас. Я никогда, никогда не чувствовал, что нарушать тишину было так важно.
***
Скоро пришла смерть. 27 февраля мы наблюдали, как врач пытался спасти маленькую девочку, пострадавшую от осколков. Она умерла.
Погиб второй ребенок, потом третий. Скорая помощь перестала забирать раненых, потому что люди не могли дозвониться до нее, а сами медики не могли ориентироваться по разбомбленным улицам.
Братская могила на окраине Мариуполя, 9 марта. Фото: Мстислав Чернов, АР.
Врачи просили нас снять семьи, которые приносили им своих погибших и раненых, и позволили нам использовать их слабую генераторную мощность для наших камер. Они говорили, что никто не знает, что происходит в городе.
Обстрелы повредили больницу и дома вокруг него. Снаряды разбили стекла нашего микроавтобуса, пробили дырку в боку и в шине. Иногда мы выбегали снимать горящий дом, а потом бежали обратно под взрывами.
Оставалось одно место в городе, чтобы получить стабильную связь — возле разграбленного продуктового магазина на проспекте Строителей. Раз в день мы ехали туда и садились на корточки под лестницей, чтобы передать в мир фото и видео. Лестница не слишком могла бы защитить нас, но это было безопаснее, чем быть на открытом воздухе.
***
К тому времени я стал свидетелем смертей в больнице, видел трупы на улицах, десятки тел, заброшенных в братскую могилу. Я видел столько смерти, что снимал ее, почти не принимая близко к себе.
9 марта двойные авиаудары измельчили пластиковый скотч на окнах нашего фургона. Я увидел огненный шар всего за секунду до того, как боль пронзила внутреннюю часть моего уха, кожу, лицо.
Мы наблюдали за дымом из роддома. Когда мы приехали туда, сотрудники МЧС еще вытаскивали из руин окровавленных беременных женщин.
Наши батареи почти закончились, и у нас не было связи, чтобы отправить изображения. Комендантский час должен был быстро начаться. Офицер полиции подслушал, как мы разговариваем о том, как донести новости о взрыве в больнице.
Это фото из разбомбленного Мариупольского роддома облетело весь мир. Источник: АР.
«Это изменит ход войны», — сказал он. Он повел нас туда, где может было зарядить аккумуляторы и подключиться к интернету.
Мы сняли столько умерших людей, умерших детей, им нет конца. Я не понимал, почему он думал, что новые смерти могут что-то изменить. Я был неправ.
В темноте мы отправляли изображения. Мы разделили видеофайл на три части и отправляли каждую из отдельного мобильного телефона, чтобы ускорить процесс. Это заняло несколько часов, и мы закончили намного позже, чем начался комендантский час. Обстрел продолжался, но офицеры, предназначенные для нашего сопровождения в городе, терпеливо ждали.
Тогда наша связь с миром за пределами Мариуполя вновь оборвалась.
Мы вернулись в пустой подвал отеля с аквариумом, заполненным мертвыми золотыми рыбками. В нашей изоляции мы ничего не знали о российской кампании дезинформации с целью дискредитации нашей работы.
Посольство России в Лондоне разместило два твита, в которых наши фотографии называются фальшивыми и утверждается, что беременная женщина была актрисой. Российский посол выставил копии фотографий на заседании Совета Безопасности ООН и повторил ложь о нападении на родильный дом.
Тем временем в Мариуполе к нам обращались люди, которые спрашивали о последних новостях с войны. Столько людей приходили ко мне и говорили: «Пожалуйста, снимайте меня, чтобы моя семья за городом узнала, что я жив».
***
После 11 марта украинские военные, охранявшие госпиталь, исчезли. А путь к нашему микроавтобусу с продуктами, водой и техникой перекрывал российский снайпер, который уже ранил вышедшего на улицу медика. В темноте проходили часы, пока мы слушали взрывы на улице. Вот тогда за нами пришли солдаты, которые кричали по-украински.
Это не было похоже на спасение. Было ощущение, что нас просто переводят от одной опасности к другой. До сих пор нигде в Мариуполе мы не были в безопасности, и облегчения не было. Ты мог умереть в любой момент.
Я чувствовал себя странно благодарным перед солдатами, но при этом онемел и переживал стыд, что уезжаю. Мы с семьей из трех человек втиснулись в Hyundai и покинули город, после чего оказались в 5-километровой пробке. В тот день из Мариуполя выехало около 30 тысяч человек — столько, что российские солдаты не успевали присматриваться к машинам с окнами, заклеенными кусочками пластика.
Машина, на которой репортеры АР сумели уехать из Мариуполя. Фото: Мстислав Чернов, АР.
Люди нервничали. Они дрались, кричали друг на друга. Каждую минуту было слышно самолет или авиаудар, дрожала земля.
Мы пересекли 15 российских контрольно-пропускных пунктов. На каждом из них мать, сидевшая в передней части нашей машины, безумно молилась, достаточно громко, чтобы мы слышали.
Когда мы проезжали через эти КПП — третий, десятый, пятнадцатый, все укомплектованные солдатами с тяжелым оружием, — мои надежды на то, что Мариуполь выживет, исчезали. Я понимал, что только чтобы добраться до города, украинской армии нужно было бы прорвать столько территории. И это вряд ли случилось бы.
На закате солнца мы подошли к мосту, некогда разрушенному украинцами, чтобы остановить наступление русских. Там уже застряла колонна Красного Креста примерно из 20 машин. Мы все вместе свернули с главной дороги на поля и проселочные дороги.
Охрана на пятнадцатом КПП разговаривала по-русски с грубым кавказским акцентом. Они приказали всей колонне выключить фары, чтобы спрятать припаркованное на обочине оружие и технику. Я едва мог рассмотреть белую букву Z, нарисованную на автомобилях.
Когда мы подъехали к шестнадцатому КПП, то услышали голоса и поняли, что это голоса украинцев. Меня переполнило облегчение. Мать в передней части машины расплакалась. Мы вышли.
Мы были последними журналистами в Мариуполе. Сейчас журналистов там нет.
Что остановит Путина, почему российские войска не штурмуют Киев и зачем разрушают Мариуполь — рассказывает украинский военный эксперт
В Мариуполе сотни погибших лежат прямо возле зданий
