«Я должна говорить о нем повсюду и постоянно, даже если страшно»
— Даша, когда-то я спросила Светлану Тихановскую, как влияет на ее решения и поступки то, что она жена политзаключенного. Она ответила, что никогда не думала о себе только как о жене политзаключенного. Что такое быть женой белорусского политзаключенного? Это же не только передачи возить и письма писать…
— Это не только передачи и письма. Все это мы должны делать по умолчанию. Быть женой политзаключенного означает еще и то, что ты должна напоминать всем белорусам и всему миру, что политзаключенные в Беларуси есть, в частности Игорь Лосик, я должна говорить о нем повсюду и постоянно, даже если страшно, даже если есть вероятность, что тобой заинтересуются спецслужбы Беларуси. Все равно это надо делать, ведь никто, кроме близких людей политзаключенных, не сделает этого лучше.
— Чувствуешь себя не только женой политзаключенного, но и общественным деятелем?
— Наверное, да, но я специально не стремилась быть публичной личностью. Ситуация меня поставила в такие условия, когда я должна говорить на всю Беларусь и на весь мир, чтобы меня услышали. Это побочный эффект того, что я громко заявляю о ситуации, в которой оказался мой муж и моя семья.
«Игорь знает, если ему принесли передачу, значит, утром я была в СИЗО»
— У Солженицына есть рассказ «Один день Ивана Денисовича». По аналогии с ним на «Свабодзе» появились две книги «Один день политзаключенного», их герои — почти 100 политзаключенных времен президентства Лукашенко, истории которых написаны через призму одного дня. Давай попробуем описать один день жены политзаключенного. Например, один из тех, когда ты везешь передачу мужу…
— От Баранович до Гомельского СИЗО — 450 километров. И мне нужно вернуться — это еще 450 километров. Итого 900 километров в день на автомобиле. Практически я провожу 9-часовой рабочий день за рулем. Встаю ночью в 3:30, в 4:30 я выезжаю, чтобы приехать в СИЗО к тому времени, как начнут принимать передачи. Иногда я прошу занять очередь уже знакомых мне людей, которые, пока шел суд, были со мной. Они сострадательны и всегда мне помогают это делать.
Таким образом, преодолев 450 километров на машине, прихожу к СИЗО, иногда есть очередь, иногда нет, и начинаю передавать все по списку, составленному дома. В месяц позволяют передать 30 килограммов. Можно ездить хоть каждый день, но не превысить этот месячный лимит. Я езжу передать передачу дважды в неделю.
Я убеждена, что кухня в СИЗО оставляет желать лучшего, и мне хочется, чтобы у Игоря были как можно чаще свежие и хорошие продукты со свободы. Он знает, что эти припасы от меня. После того как я собрала передачу, нарезала все, что можно нарезать, и сложила в прозрачные пакетики, доставая все из заводских упаковок, я пишу заявление, в котором есть имя, фамилия, адрес, номер мобильного телефона. Это заявление ему передают вместе с передачей, поэтому он, естественно, видит, от кого это. Он знает, что если ему принесли передачу, значит, я утром была в СИЗО. Это словно свидание сквозь стены, дистанционное, а реальных было уже шесть свиданий через стекло, которые разрешил суд.
«Николай Статкевич сказал, что он здесь только для того, чтобы увидеть свою жену»
— Расскажи о дне, когда был оглашен приговор, когда ты увидела Игоря, когда Марина Адамович увидела Николая Статкевича.
— Тот день помню по минутам. Мне позвонили из Гомельского областного суда и сказали, что родные тех, кому вынесут приговор, должны быть в 13:30 на крыльце СИЗО. Заводили нас долго, сначала в одну комнату, где мы посидели 10 минут, потом в другую комнату, где посидели 15 минут. Нас сопровождали все время два сотрудника СИЗО и два омоновца. Представьте, трое женщин без телефонов и других предметов, и их таким образом конвоируют по СИЗО. Сразу становится понятно, насколько велик в них страх, что три женщины могут там что-то сделать.
В итоге привели в зал суда, помещение, совершенно не подготовленное к тому, чтобы там проводить судебные заседания. Там стояла клетка, ребята все уже были на местах, их завели раньше. Нас посадили лицами к судье и двум народным заседателям. Николай Статкевич сказал, что он здесь только для того, чтобы увидеть свою жену. Омоновцы, стоявшие вокруг клетки, мешали ему. Они отошли немножко, и Николай смог увидеть Марину. Игорь поменялся с Димой Поповым местами, чтобы Игорю было удобнее на меня смотреть.
Честно скажу, мы слушали только ту часть, когда объявляли количество лет, которые каждому присудили. До этого зачитывали, что изъято в пользу государства, это нас не интересовало. Все это время я старалась смотреть на Игоря. Он выкрикнул, что меня очень сильно любит. В ответ я сказала, что буду всеми путями доставать его оттуда.
«В СИЗО нельзя прилечь, нельзя что-то делать, кроме того как читать письма или отвечать на письма»
— Помню, что тогда Сергей Тихановский стоял спиной к суду. Игорь Лосик имеет возможность ощущать твое присутствие сквозь стены СИЗО, когда ты привозишь передачу. Он знает, что ты едешь эти 450 километров от Барановичей до СИЗО и обратно, и это дает ему силы. На свидание к политзаключенному могут прийти только родные. К Сергею Тихановскому не приходит никто. В Беларуси только его мать, но ввиду состояния здоровья она не может это сделать — даже, скорее, Сергей ее оберегает таким образом. Как можно поддержать заключенного, у которого нет свиданий?
— Те, кто в Беларуси, пусть как можно больше пишут письма, чтобы занять политзаключенного. Время в СИЗО тянется безумно медленно. Там нельзя прилечь, нельзя что-то делать, кроме того как читать письма или отвечать на письма. Поэтому, чтобы человек не чувствовал себя одиноким, я прошу писать письма тех, кто в Беларуси. В Гомельское СИЗО не проходят письма из-за границы. Но те, кто хочет писать из-за границы, пусть тоже это делают, просто ради того, чтобы администрация тюрьмы увидела, что заключенные в Беларуси не забыты. Также можно перевести денежный перевод. На свидание, к сожалению, попасть нельзя, но такими способами поддержать можно.
«Посадили один раз, все промолчали — значит, так и надо, посадим второй, третий, пятый и десятый раз»
— Когда я делала интервью с Алексеем Полуяном, режиссером фильма «Смелость», уроженцем Барановичей, как и ты с Игорем, я спросила его: если бы ему предложили снять кино про Игоря и его жену Дарью Лосик, какое бы это могло быть кино? Полуян ответил: «К сожалению, я не знаком с Игорем, но очень горжусь, что мы с ним земляки. Я очень горжусь позицией его жены. Если бы я снимал фильм, то это было бы кино о борьбе его жены. Позиция, которую занимает его жена, заслуживает большого уважения. Дарья — коллективный белорусский образ борьбы за своих мужчин, которые сейчас в тюрьме». Кем из жен политзаключенных вы восхищаетесь, с кем дружите, кого поддерживаете?
— Жена политзаключенного прежде всего должна не бояться, потому что страх не дает тебе действовать. Ты сомневаешься, ты боишься, ты можешь пропустить момент, когда нужно что-то сделать. Я общаюсь с Мариной Адамович и Олей Северинец. У нас есть общие темы, мы можем поддержать друг друга, посоветоваться. Пусть ситуация и ужасная, но эти люди, с которыми я познакомилась, просто прекрасны. Думаю, что когда все закончится, мы и дальше продолжим с ними общаться.
— Иногда родные политзаключенных не хотят общаться с независимыми СМИ, к тому же признанными экстремистскими. Думают, что таким образом сделают хуже. Способствует ли это освобождению, как считаешь?
— Мне непонятна их позиция. Как человек, говорящий открыто, я не понимаю, что может быть худшего (кроме смерти и тяжелой болезни), если твой человек в тюрьме? Сесть и молчать? Это не выход. Чем больше мы о них говорим, тем в большей они безопасности. Есть практика издевательств над политзаключенными, их прессуют, сажают в ШИЗО, ПКТ, карцеры. Каждый такой случай должен быть освещен публично. Тогда станет ясно, что за этим политзаключенным стоят люди, что за ним следят, что над ним нельзя издеваться и делать что угодно. Моя позиция — говорить о любой проблеме, то ли блокировка писем, карцер ни за что… Посадили один раз, все промолчали — значит, так и надо, посадим второй, третий, пятый и десятый раз, это ненормально, так быть не должно.
— Сейчас война в Украине, и меньше внимания к политзаключенным…
— Тему войны нельзя подвигать, она должна быть. Но в Беларуси репрессии не прекращаются, в некоторых случаях стало даже хуже. Возобновились пытки в ИВС — в шестиместную камеру сажают 30 человек без матрасов и средств гигиены. Об этом нужно говорить. Понимаю, что люди, попавшие в ИВС, могут бояться, что если расскажут об этом, то попадут туда еще раз. Но если это замолчать, значит, этого не было, и Лукашенко с большой трибуны может сказать, что у нас все прекрасно и хорошо. Чем больше мы вываливаем на них правды, тем больше становится известно. Понятно, что об Украине сейчас много информации, поэтому столько же информации должно быть и о Беларуси, и о политзаключенных.
«В Гомеле за 6 месяцев насмотрелась на то, как спецслужбисты выглядят, и теперь легко их вижу в толпе»
— Чувствуешь ли ты, что за тобой следят спецслужбы? Как ты с этим живешь? Как реагируешь?
— Их очень хорошо видно. Я убеждена и знаю даже место, где в моей машине стоит прослушка, в квартире, вероятнее всего, она тоже есть. Периодически люди специфической внешности, банальной для спецслужб, находятся рядом. Это люди в гражданской одежде, достаточно темной — какие-то спортивные штаны и куртки, шапки, часто человек стоит в капюшоне, иногда в ухе наушник.
Я в Гомеле за шесть месяцев насмотрелась на то, как они выглядят, и теперь легко их вижу в толпе. Периодически случаются поломки автомобиля, хотя они не должны быть, так как мой автомобиль каждые три месяца проходит полное техобслуживание. Это поломки, которые за три года эксплуатации автомобиля просто не могут быть. Я чувствую их присутствие практически всегда, когда нахожусь в Беларуси. Иногда, когда еду в Гомель в 4:30 утра, включаю на полную громкость музыку и говорю: «Доброе утро, ребята, просыпаемся». Перевожу все на шутку, ведь если каждый раз зацикливаться на этом, можно сойти с ума.
— Как часто ты сталкиваешься с солидарностью, с поддержкой, с помощью? Узнав, кто ты, как люди реагируют? Что дает тебе эта известность?
— Да, иногда узнают. Когда ехала в Прагу, в автобусе мужчина подошел и спросил, вы ли жена. Да, я жена, ответила. Всегда люди желают сил, терпения, освобождения. Это огромная поддержка, она мотивирует и помогает идти дальше. Без поддержки людей было бы сложно.
— Мы записываем интервью, когда ты находишься в Чехии. В Праге висят плакаты в поддержку Игоря Лосика и других политзаключенных. Расскажи о встречах в Чехии. Какие слова поддержки ты услышала?
— Это были встречи в парламенте, МИД, других институциях. Достаточно высокий уровень. Надеюсь, что они дадут плоды.
«Мы сделаем максимум для того, чтобы ты поскорее смог обнять дочь, меня и родителей»
— Игорь Лосик получил большой срок. Он не будет сидеть эти пятнадцать лет, но некоторое время заключение продолжится. Как вы с мужем воспринимаете этот термин, к чему готовы?
— Нет рамок, я не говорю о конкретных цифрах. Мы делаем все, чтобы просто приблизиться к своей цели, не загадываем на какое-то время вперед. Я ему сказала, что делаю все, что могу, и буду стараться. Я дала обещание вытащить его оттуда. Продержится ли Лукашенко 15 лет? Здесь лет за пять может все перевернуться с ног на голову. А может и за год. Мы не знаем. Сначала я давала полгода, год… Когда этого не происходит, это тебя демотивирует, поэтому мы живем сегодняшним днем и за каждый день пытаемся сделать что-то максимально хорошее, чтобы приблизить момент, когда мы будем вместе.
— Давай представим, что нас может слышать Игорь Лосик. Что бы ты ему сказала?
— Игорь, ты тот самый единственный любимый человек, который для меня означает практически все в моей жизни. Возможно, тебе из тюрьмы не очень видно то, что сейчас делаю я и другие люди. Поверь, пожалуйста, мы сделаем максимум для того, чтобы ты поскорее смог обнять дочь, меня и родителей. Очень сильно люблю и буду всегда с тобой.
