«Читай внимательно. В каждой книжке ты присутствуешь». Жена Алеся Рязанова рассказала о великом поэте
Строки Алеся Рязанова из «Паэмы раўнавагі» могут быть ключом к копилке, в которой он сберегал свое понимание счастья. Он не из тех поэтов, кто высказывается непосредственно или просто — все самое дорогое оставлял себе, а когда говорил, то так, что свои могли понять, а чужие восхищались изумительными словами. Попытки почувствовать энергию его слов останутся и после ухода поэта, как и желание понять Алеся Рязанова как человека — ведь чрезвычайно загадочная личность пришла в свет 75 лет назад 5 декабря в деревне Селец Березовского района. Возможно, энергия человека умножается энергией мест, которые его питают, так как в судьбе Рязанова не было случайных точек или незначительных эпизодов — все он сумел подчинить на пользу своему делу — поэзии. Если исследовать его биографию, то всего год (1970/71) после института Рязанов работал учителем в Каменецком районе. Но мало кто знает, что именно этот год определил его человеческую судьбу: там, в деревне Бабичи, выросла его будущая жена. С Галиной Николаевной «Звязда» поговорила о человеке, с которым она разделила более 40 лет жизни. И продолжает разделять — когда она говорит, есть ощущение, что он стоит рядом…
— Алесь Степанович очень бережно относился к словам, каждое взвешивал и произносил с особым значением. Какими были первые слова, что вы от него услышали?
— Александр Степанович Рязанов пришел к нам в школу учителем по белорусскому языку и литературе. Нестандартные уроки, абсолютная тишина в классе — когда он говорил, не слушать было невозможно. Держа дистанцию, умел разговаривать с учениками на равных. Когда мы хорошо работали на уроке — нас ждал бонус: несколько минут Александр Степанович читал стихи наизусть, а мы с восторгом слушали его. Думаю, в то время ученики были первыми слушателями его стихов, так как он не говорил, кто автор…
После, отслужив в армии, Александр Степанович несколько раз наведывался в школу, приходил к нам на урок белорусской литературы. Уже работая в Минске, в журнале «Родная прырода», писал нам письма. Отвечать одноклассники поручили мне. Я писала учителю о его учениках — кто и где оказался после школы. Сообщила, куда пошла работать, чтобы на следующий год снова поступать в институт.
И вот однажды он пожаловал на нашу фабрику вместе с Николаем Прокоповичем, который работал на Брестском телевидении, — якобы собирали материал для передачи. Вызвали меня — вышла в платочке, в рабочем халатике, очень смущенная…
Каждый раз, как он приезжал в Брест, стремился встретиться со мной. Однажды пригласил в ресторан. Говорю, что приду с подругой-одноклассницей: ей же тоже будет интересно увидеть учителя. К нашей компании присоединились Николай Прокопович и Иван Арабейко. Беседовали о творчестве, Алесь читал наизусть «На куццю». Это было похоже на целый спектакль, в котором важны и голос, и движения, и каждое слово. А мы слушали и не понимали, почему здесь оказались…
Однажды приехал в Брест в командировку, пожаловал на квартиру, где мы снимали комнату. Мне было неловко перед хозяевами, но они, видимо, все понимали больше, чем я на тот момент. Вместе с Алесем тогда был Владимир Домашевич, который впоследствии сказал: «Дурак будешь, если не женишься…» с 1978 года мы вместе…
— Когда вы познакомились с его семьей, не возникло ли вопроса: А почему он выбрал белорусский язык? Ведь папа у него был русский, а там, где он родился, употребляли полесский диалект…
— Никогда не слышала, чтобы он говорил на диалекте, даже когда мы приезжали в Селец. Родители у него по-русски говорили. А он сделал свой выбор, потому что жил не сегодняшним днем — думал о чем-то большем. Наверное, он предвидел Беларусь и понимал, какой она должна быть и каким он будет ей наиболее нужен.
Алесь Степанович ни разу не сказал мне: «Говори со мной по-белорусски». Я окончила русскую школу, но через месяц совместной жизни как-то незаметно для себя в нашем общении перешла на белорусский язык. Настолько естественно белорусский язык вошел в жизнь нашей семьи, что даже люди, которые приходили к нам в гости, пытались говорить по-белорусски. Алесь никогда не поправлял ни меня, ни детей, ни кого-либо другого. Мог разве переспросить, употребив правильно то или иное белорусское слово. Настолько деликатно и корректно это делал — действительно имел талант.
Многое шло от семьи. Его отец умел сказать в рифму, хотя сам по себе был немногословен. А мать была прекрасная рассказчица — когда рассказывала о своих снах либо сообщала селецкие новости, Алесь готов был ее слушать подолгу. Правда, переписку со свекровью очень быстро стала вести я — мы прекрасно объяснились в общих заботах.
— В произведениях он поэт-философ, одинокий, и кажется, что отграничивал личную жизнь от творчества…
— …Я как-то даже спросила: «А почему ты обо мне ничего не пишешь?» Он улыбнулся: «Читай внимательно. В каждой книжке ты присутствуешь».
Сейчас я перечитываю его произведения и вспоминаю эти слова. Например, «Паэма пагашаных люстэркаў», по словам критиков, якобы связана с Чернобылем. Но год написания — 1981-й (в 1991-м он только дополнил ее). Болью отзываются у меня слова про горький хлеб и воду — они у нас были политы слезами. Мы с Алесем пережили трагедию — не стало нашего сыночка Андрейки. Это было чрезвычайно сложное время в наших отношениях. Оба были как оголенные провода. Каждый переживал по-своему, я в слезах, Алесь замкнут в себе. Успокоить, поддержать друг друга не получалось. Олег Бембель на «победе» своего отца часами возил нас по городу, чтобы не оставались наедине. Друзья заходили…
Когда немного успокоились, стали очень бережно и ласково относиться друг к другу. Алесь как-то сказал: «Прислушайся, как мы говорим — молочко, уличка, курточка … « Ко мне он обращался тогда только так — «Галечка». Позже — «наша мамочка», что мне тоже нравилось, так как чувствовалась в этих словах и любовь, и забота, и теплота, и уют. Когда говорил «Галина Николаевна», мне хотелось спросить: «это ты кого имеешь в виду?» Нашу семью он называл «мои люди» — это только родные, самые близкие.
— Создавались ли особые условия для его творчества дома?
— У нас было две комнаты, когда родилась дочь, и я с ней находилась в одной комнате, а он работал во второй. Алесь тогда ушел из «Мастацкай літаратуры»: «Не хочу больше читать чужие рукописи. Хочу работать над своими». На что жить, неизвестно. «Не беспокойся. Мы живем…» Дочь училась ползать, ей было мало места, но папу мы старались не беспокоить. Маленький сын мог открывать дверь в его комнату в любое время, и тогда папа откладывал в сторону книгу или блокнот и начинал вести с ним разговоры, как со взрослым.
Почти всегда расписание у Алеся было более-менее свободное, но была довольно строгая самоорганизация, лениться себе он не позволял. Смена деятельности происходила в пределах квартиры: блокнот — компьютер — книга — вторая книга — вторая комната с другими книгами. Но в критические моменты, какая бы ни была важная или срочная работа, Алесь был рядом и помогал: играл с детьми, водил их в школу, детский садик, лечил, с удовольствием стирал детское белье…
— Его трудно представить в бытовых делах…
— Домашние хлопоты в большинстве случаев лежали на моих плечах. Но муж любил, чтобы все было досконально — и способствовал этому так, что для меня было радостью что-то делать, организовать. Помню, как у нас на кухне положили плитку. Тогда еще розетки обходили какими-то кусочками, и это было на виду. Он пришел: не слишком красиво. Сидел всю ночь, не имея устройств, каким-то образом изготовил аккуратненькую рамочку из плитки, а внутри поставил розетку. Сейчас смотрю: это никогда никаким другим ремонтом невозможно перекрыть!
Если он за что-то брался, то все должно было быть идеально. А чтобы взялся, надо было мне приложить определенные усилия.
— Много ли было таких людей, которые были членами вашей семьи?
— Не могу сказать, что Алесь Степанович был очень открыт для дружбы, скорее избирательный. Зато очень искренен в отношениях. С Алесем Зайкой он был знаком еще со студенчеством в Брестском пединституте, и на протяжении многих лет у них были дружеские отношения. С ним он делился своими творческими приобретениями и планами. Тема краеведения очень интересовала обоих. Для некоторых Рязанов был больше чем друг — среди них Нина Матяш, Змитер Санько, Тодор Копша, Виктор Марковец. Вера Полторан называла его Алеськом и относилась как к сыну. Когда бывал в Бресте, обязательно навещал почтенных Владимира Андреевича Колесника, а потом и его жену Зосю Михайловну. Подаренный ими нам на свадьбу чешский сервиз стал нашей семейной ценностью.
Со всеми многочисленными родственниками Алесь был в хороших отношениях — его очень любили. Наша квартира в Минске была местом, куда могли зайти и близкие, и знакомые. При этом больших «тусовок» или застолий Алесь избегал. Праздники мы обычно отмечали в узком семейном окружении, которое со временем становилось все большим, что сильно радовало и радует.
— А как же отмечали его Государственную премию по литературе?
— Очень скромно. Звонили, поздравляли. Но особой радости у него не помню, только сообщил: «Вот, проголосовали за меня…» Куда более важными для него были отзывы на книги, публикации. Ведь плохо, если молчат, значит, не вызвало эмоций, на которые рассчитано. Вспоминал часто, как один критик одобрял поэму «Упоцемках, з ліхтаром», второй — наоборот, сильно критиковал. Читал внимательно своих критиков и исследователей: «Вот ему удалось что-то нащупать…» При этом никогда не слышала, чтобы пренебрежительно высказался о ком-то, даже если не нравилось. Знал, что поймут его, возможно, не сразу, и спокойно к этому относился.
Когда-то я купила ему куртку с лейблом «Klassіk». Посмеялся: «О, ты меня в классики записала? А как другие среагируют на это?» Его фото в этой курточке помещено в книге «Вастрыё стралы» — так эту надпись там заретушировали… Он сам себе ничего не покупал: «Доверяю твоему вкусу». А я получала удовольствие и наслаждение от того, что он мне доверяет. «А чего ты так беспокоишься, чтобы я хорошо выглядел?» Хочу, чтобы ты нравился не только мне, но и другим…»
— Как же он мог поехать в Германию без вас?
— Появилась такая возможность. С конца 80-х годов возникли связи, его начали переводить. Пригласили на проект. Кажется, первый сборник поэзии белорусского автора в Германии за последние несколько десятков лет издали Рязанова. Для него это было событие. Мы жили в предвкушении, что это временно — наездами он бывал дома. А ему было важно знать, что его любят и ждут.
Иван родился как раз тогда, когда Алесь Степанович был в Германии. Ему нужно было поехать на презентацию своей книги на немецком языке, которая вышла в Германии. Ну и совпало. Хотел отказаться. Но я говорю: «Ты же мне в этом поможешь?» Соседка забирала меня с сыном из роддома, а через три дня и он приехал.
Но Алесь Степанович мог и меня надолго отпустить в командировку, а сам оставался с детьми, они прекрасно ладили. У него было полное доверие к детям, при этом приучал их к ответственности. Ивана папа отвел на каратэ — парню это нравилось, тоже научил его играть в шахматы. А с дочкой по дороге в гимназию они учили стихи. Любимым Таниным поэтом уже в начальных классах был Богданович. Кстати, вместе с дочерью мы ездили в Австрию, когда Алесю Степановичу вручали премию Гердера. Для нас это было большой радостью и гордостью. Он был рад, что мы встретились, поделились с ним торжественным моментом. Потом дети ездили к папе в Берлин на каникулы.
— Но далеко от дома с ним случилась беда…
— Был 2004 год, мне позвонили из Бонна и сказали, что Алесь в больнице, состояние тяжелое. Документы мне произвели мгновенно. С детьми осталась его сестра. Три недели в реанимации — меня туда ежедневно на несколько часов пропускали, потом кардиологическое отделение университетской клиники, днем я была всегда рядом. Однажды при мне его состояние ухудшилось — врачи засуетились, попросили подождать в коридоре. Паники, отчаяния, слез не было. Когда опасность миновала и Алеся выписали, тогда я уже сдержаться не смогла…
— Он впоследствии стал более внимателен к своему здоровью?
— Он вообще вел здоровый образ жизни. Любил тишину, лес — мы с удовольствием на электричках ездили за грибами. Много гулял и дышал воздухом, даже в Германии ежедневно ездил на велосипеде. Увлекался философскими учениями и отказался употреблять мясо. Те же голубцы я готовила в двух вариантах — для сына и для мужа. Он был всегда подтянут. Не доверял медицине, притом что его мама, сестра и наша дочь с ней связаны, не ходил к врачам. Глубоко верил в то, что ничего не кончается, а человек переходит в другое состояние. Сестре Любе говорил об этом незадолго до своего ухода — внутренне был готов. Но успел поняньчить внучку и благословил сына на брак…
Мы поставили ему скромный памятник на Северном кладбище в Минске — его там можно посетить. Уже подготовлено обстоятельное издание избранных произведений, где представлены все жанры, которые создал Алесь Рязанов, его интервью и публикации критиков. А мне важно, чтобы была жива память, как жива его душа. Поэтому я собрала воспоминания людей, которые его знали, и хотела бы издать их книгой. Это моя дань глубокого уважения человеку, благодаря которому я прожила 43 счастливых года.
У нас была очень насыщенная жизнь. Искреннее, благодарное. Большое уважение и любовь до сих пор во мне, куда бы я ни шла и что бы ни делала, он со мной.
Читайте также:
Дело Рязанова: как 50 лет назад трое минских студентов бросили вызов системе
