Как не дать себя сломать? Ивулин — о готовых и не готовых к зоне, вине перед другими заключенными и карме лукашистов

«Выбрал дорогу — иди по ней»

До последнего надеялся, что мне дадут химию с направлением. Но ребята в камере мне и говорили, что точно получу не менее полутора лет [колонии], так как долго был в СИЗО, пока делали экспертизу всех моих роликов. Кстати, в итоге не нашли в них никаких действий побудительного характера, разжигания вражды и так далее, и это добавляло мне надежды на лучшее.

Заключение для меня — опыт, который остается со мной и который сделал меня лучше, хотя это может звучать дико. Ни о чем не жалею, классно делать выбор, когда у тебя нет альтернативы. Мне предлагали каяться, кого-то сдать и получить «домашнюю химию», но я выбрал другой путь — не «дружить» с ними и поехать в колонию.

У меня и мысли не было играть в их игры. Если бы я стал лукавить, я бы не выиграл у тех людей, ведь у них намного больше опыта. А если бы пошел на соглашение, потом мне понадобился бы суперпсихолог, чтобы все это проработать — было бы тяжело смотреть на себя в зеркало.

Когда оказался в колонии, там фотографировали нас для бирок на одежду. Все фоткались с каменными лицами, а я решил — нет, буду улыбаться!

Так что бирка у меня была с улыбкой, да и сам я постоянно улыбался, меня из-за этого стебали и другие узники, и конвоиры — мол, что ты такой довольный? Потом просто говорил, что у меня такой прикус, отстаньте от меня. Улыбаться было моей позицией, такой скрытой формой протеста.

А еще после каждого этапа есть традиция, когда вместе с тобой пьют чай и рассказывают, какой ты прекрасный, если ты на самом деле неплохой человек. И обо мне столько раз говорили «позитивный», что просил это не делать, спрашивал: «Вам не кажется, что в моем случае это слово сильно девальвировано?» Так что даже в мелочах можно проявлять позицию.

Нельзя чего-то достичь, если ты не выходишь из зоны комфорта. Преодоление рождает прогресс, ты становишься сильнее, когда что-то преодолеваешь. Мы много лет принимали правила игры в нашей стране, и сейчас они стали совсем адские, но само собой ничего не изменится. Выбрал дорогу — иди по ней, вот и все.

«Система хочет нанести такую боль, чтобы ты не хотел ее повторять»

У меня была байка с надписью «Кайф, кайф, кайф», и я поехал в ней кантоваться на Окрестина.

На самом деле байка была очень классная, с большим капюшоном, и можно было закрывать им глаза, чтобы не видеть свет, который не выключали на ночь. Хотел в ней идти на суд, но адвокат сказал мне, мол, сначала реши свои вопросы, а потом кайфуй.

Окрестина точно должно стать музеем. Вообще, [пенитенциарную] систему надо менять, ведь она тебя не исправляет, и эти перемены в системе — вопрос не одного года и десятилетия. Она хочет запугать, чтобы ты стал максимально сговорчив, как по Оруэлу, нанести такую боль, чтобы ты не хотел ее повторять, это не про воспитание.

Александр Ивулин во время интервью

В колонии меня очень тригерило отношение к [заключенным] низкому статусу. Это люди, которые весь срок только моют туалеты, они общаются только с насильниками и [заключенными с] другими статьями, связанными с половой неприкосновенностью. Эти люди даже визуально страшны. Для меня было дико, когда я увидел, как заключенный низкого статуса вдавливается в стенку, когда я прохожу мимо, так как по правилам он должен дать мне пройти.

Пробыл шесть дней в ШИЗО, но по сравнению с Окрестина там было норм — нас было двое в ШИЗО на шесть мест! Получил заказное письмо и читал его, лежа на кровати в бараке. Меня увидели — и все, поехал на ШИЗО.

Самое страшное — попасть туда в межсезонку, когда там не работает отопление: все холодно, отовсюду сквозняк. А меня закрыли летом, когда на улице было жарко, в ШИЗО тоже было нормально по температуре. Спать на досках научила Окрестина, так что все хорошо. Хватало места на то, чтобы пройтись, позаниматься спортом, хотя в основном в ШИЗО ты просто думаешь и анализируешь жизнь.

Саша в своей временной квартире, где впервые за два года может побыть один

Когда приезжаешь в колонию и сидишь на карантине, тебе дают подписать бумагу, что ты обещаешь становиться на путь исправления, посещать различные мероприятия и так далее. Некоторые узники ее принципиально не подписывают, это воспринимается как неповиновение администрации колонии, и их отправляют в ШИЗО. Держат там, пока человек все не подпишет. Если он этого не делает, могут выслать его на тюремный режим или добавить срок по 411 статье («злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения». — «НН»).

Я сидел с таким «безбумажником», он имел срок за тяжкие телесные [повреждения]. Говорил ему, что его, скорее всего, раскрутят по 411 статье, он мне, мол, остался год сидеть, все будет нормально. А для того, чтобы тебя раскрутили по 411-й, достаточно нескольких ШИЗО, ПКТ и нескольких отказов выполнять законные требования администрации. Через полгода увидел его фамилию на стенде среди тех, кому добавили срок по 411-й.

Насчет стендов: в колонии есть билборды, где написаны различные «сильные» цитаты. Моей любимой была цитата Вольтера: «Труд избавляет человека от трех главных зол — скуки, порока и нищеты». Когда это увидел, сразу вспомнил Освенцим и табличку над входом туда «Arbeit macht frei», то есть «Работа освобождает».

«На зоне есть определенные правила, и если ты нормальный человек со стержнем, все будет хорошо»

Каждый политзаключенный воспринимает поддержку по-разному. Мне было интересно, что мне пишут незнакомые люди, просил их рассказывать о себе, о быте и путешествиях, радовался, что у людей есть своя жизнь. Кому-то, наоборот, было трудно читать в письмах от друзей, как они поехали на море или купили новую машину. Но я таким письмам радовался, ведь и на зоне ты можешь получать удовольствие от жизни, улыбаться и кайфовать от некоторых вещей.

Александр держит фотографии, которые подарили ему его друзья после выхода на свободу

Нужно просто найти в письмах баланс между позитивом и негативом, рассказывать человеку, что происходит, чтобы он не потерял связь с реальностью. Лучше всего, когда чувствуешь эмпатию и заботу, и очень важно понимать, что ты не один и о тебе помнят. А еще любой узник — не глуп, и даже если ему что-то не говоришь, он может понять из полуномеков, что у тебя происходит.

Конечно, передают не все письма, но ничего не делается в пустоту, и теперь узнаю, сколько мне на самом деле писали. Это очень приятно. Один политзаключенный нарисовал друзьям 15 очень классных открыток, а получил только одну или две в ответ, и непонятно, вышли ли его открытки из колонии. Он очень ругался на цензоров, и я был с ним согласен.

Многим политзаключенным там тяжело. Не говорю о всех, но среди таких людей хватает тонких душевных натур, привычных к перепискам в фейсбуке и не готовых к зоне, хотя никто невиновный и не должен быть к ней готов. Им трудно, так как их там многие не понимают.

На зоне есть люди, которые сидят 5, 10 лет, и они не слишком осознают, что было в 2020 году. Спрашивают, зачем были протесты, и много кто из бчб-парней не может дать обоснованный ответ, возникает диссонанс. Они классные, но не видел у некоторых из тех узников какого-то жизненного опыта, адаптации к жизни, понимания, что и как делать.

Также, когда появилось много политзаключенных, на зоне стало тяжело и обычным узникам, так как отношение ко всем стало жестче. В таких условиях негатив идет в сторону интеллигентных парней, не приспособленных к жизни в таких условиях.

Но на зоне есть определенные правила, и если ты их придерживаешься, если ты нормальный человек со стержнем, все будет хорошо. Хотя и у меня там не все было классно, месяца четыре ушло на адаптацию.

Ивулин во время визита к кардиологу. После освобождения пройти медосмотр — важное дело для всех политзаключенных

«Для меня было важно не тратить эти 20 с половиной месяцев, а чему-то научиться»

После освобождения провел несколько дней в Минске. Был в спальном районе, так как не хотел появляться в центре, чтобы меня никто не узнал и не стало преждевременно известно, что я вышел. Но и там чувствовал, будто вокруг много людей и все на тебя смотрят. Сам Минск мне показался очень серым, пустым и депрессивным, хотя я очень мало где ходил, но многие говорят, что так оно и есть.

Когда прилетел в Грузию, мы встретились с друзьями и поехали в тусовочное место вроде нашей Зыбицкой. Заходишь туда и видишь, как люди просто кайфуют, выпивают и получают удовольствие от жизни. Ты смотришь и думаешь — вау, у них вообще нет хлопот, так можно? Это было очень необычно и непонятно для меня. В Беларуси в полной мере сажают политзаключенных, в Украине идет война и люди умирают тысячами, но у людей жизнь продолжается.

Что во мне изменилось после тюрьмы? Теперь каждый раз мою посуду, а до этого у меня в квартире могла стоять гора немытых тарелок. Сейчас же мне говорят, что можно пользоваться посудомойками, но у меня рефлекс мыть за собой посуду, так как на зоне ты должен очень следить за всеми бытовыми вещами.

Та самая байка с надписью «Кайф, кайф, кайф», в которой Ивулин попал на Окрестина

Также у меня сильно расширились горизонты, стал лучше разбираться в людях. Понятно, что есть разные люди, хорошие и плохие, но пока не имеешь соответствующего опыта, не осознаешь это слишком глубоко. Дружба, любовь, добро и зло — многие вещи для меня сейчас стали объемными, раньше это было 2D, а сейчас — 3D.

В Беларуси ужасная централизация, из регионов многие едут в Минск, чтобы достойно зарабатывать. В регионах остаются те, кому и так хорошо, и чем дальше от Минска, тем больше ощущается разница. Это нюанс, который я для себя понял и проработал, ведь

одно дело — люди, с которыми сидишь на Окрестина и Володарке, и совсем другое — то же СИЗО в Барановичах.

Простой пример: забрасывают к нам алкоголика, который весь трясется, рассказывает, что взяли его за туи. Он пришел ночью к горисполкому в Микашевичах, выкопал возле него десять новых туй, продал менту за сто рублей, тот его сдал, и теперь он едет в колонию.

Это большая разница с политическими осужденными, которые вообще не должны находиться в таких местах, с ними можно о чем-то пообщаться, а с таким человеком ты о чем будешь беседовать? Когда легли спать, у него еще белочка началась, кричал, что по нему бегают крысы.

Многие мне говорят, что за время заключения мой внутренний мир и принципы не слишком изменились, просто в глазах стало больше глубины, понимания и осмысленности.

Для меня было важно не тратить эти 20 с половиной месяцев, а чему-то научиться, прочитать как можно больше — у меня получилось прочитать 135 книг.

Кстати, когда собрал друзей на новоселье, они спрашивали, что мне подарить — просил у них книжки. Они говорят, что планировали мне купить отпариватель, отвечаю, мол, вы не понимаете, это все мирское (смеется)!

«Для многих только начинается то, через что я прошел»

Когда попадаешь в какие-то экстремальные ситуации, думаешь оставить себе память о них, и проще всего сделать это с помощью татуировки. Мама, когда прочитала где-то, что я хочу себе что-то набить, очень просила, чтобы только не делал это за решеткой. Но в «Волчьих норах» уже давно не бьют татуировки, это запрещено, так как считается поддержкой воровских традиций.

Хочу выносить идею о татуировке, но, скорее всего, что-то я себе набью. Наверное, это будет тату на ноге, что-то о цифре 25, очень важную для меня, так как с ней связано очень много поддержки, которую я получил. Рассказывал, почему взял в «Крумкачах» номер 25 — он у меня ассоциируется с Днем Воли, очень важной для меня датой, начиная с БНР-100, старался ходить на все празднования. Потом, в «Волчьих норах», сидел на секторе 2.5, и когда через Россию летел из Беларуси, посадочный талон у меня был с номером 2.5, какая-то магия (улыбается).

Помню все те истории, когда люди страдали просто из-за того, что хотели меня поддержать: девушки с шариками с цифрами 2 и 5, сутки за майку с цифрами 2 и 5, парень, который приходил ко мне на суд, футболисты, которым сделали ата-та за публичную поддержку меня. Это внимание — классное, но чувствую себя немного неудобно, так как люди из-за поддержки меня вынуждены страдать.

Я вышел и в безопасности, все хорошо, живу в центре Варшавы и получаю много внимания. Иногда ловлю себя на мысли, что ложусь спать в удобной постели, ем что хочу и могу выбирать, что делать, а в то же время люди в белорусских тюрьмах идут на промку и с промки, стоят на проверках, и этот день сурка у них все продолжается. Чувствую дискомфорт, что я — здесь, а они — там. Для многих только начинается то, через что я прошел, причем начинаются не мои два года, а страшные сроки, 10—12 лет и так далее.

Понимаешь, что жизнь у этих людей не сахар, и в тоже время тебе надо жить свою жизнь, но не можешь забыть тот мир. Максимум, что сейчас можно сделать — это хорошо и качественно выполнять свою работу и то, что у тебя получается, а также по возможности помогать людям, находящимся в местах заключения — написать письмо, задонатить в фонд, что-то сделать для родных. Это какое-то неосознанное чувство вины, я его проработаю, и все будет хорошо, но сейчас оно присутствует.

Саша в гостях у своего коллеги и соавтора ютуб-канала «ЧестнОК» Ярослава Писаренко. Ждет, пока друг закончит монтаж нового выпуска «ЧестнОКа»

«Жизнь их все равно накажет, и более строго, чем через лишение свободы»

Когда ты за решеткой, ты сконцентрирован, видишь обстоятельства и примерно понимаешь, как надо себя вести. Родные и друзья узника, наоборот, не могут ни на что повлиять, они вынуждены просто ждать, и это намного труднее. В процессе [заключения] ты почему-то учишься, а твои родные тем временем живут не только свою жизнь, а и твою. Согласен с тем, что незаслуженное наказание отбывают не только политзаключенные, но и те люди, кому этот человек дорог. Таких людей очень много: имеем официально полторы тысячи политзаключенных, и эту цифру нужно умножить как минимум на десять. А еще очень много людей, осужденных по политическим статьям, которые не признаны политзаключенными, и все это вместе — страшные цифры. Да, все грустно и не слишком хорошо, но мы должны делать свое дело и не опускать руки. Если ты сдашься, лучше не станет.

Что сейчас внутри у политзаключенных? Все зависит от человека и от уровня поддержки. Прекрасно понимаю, что имел такую поддержку, какой бы позавидовало большинство политзаключенных, это невероятно. Но очень грустно, что многим будет намного сложнее адаптироваться после тюрьмы, так как мне были готовы помогать очень много людей. У большинства людей не будет такого бонуса, и я, насколько возможно, хочу им быть полезен, как-то помочь.

Александр просматривает свои социальные сети с многочисленными сообщениями от неравнодушных подписчиков. Среди сообщений много вопросов от родных политических заключенных

Каждый человек — личность, он по-своему переживает заключение. Хочется, чтобы парни и девушки быстрее вышли, это самое главное. Думаю, очень важно помогать в социализации тем узникам, которые выходят сейчас, которые просидели уже 2—3 года. Для меня любая большая история — это тысячи и десятки тысяч маленьких историй, и чем большему количеству людей мы, белорусское общество, сможем помочь, тем круче.

Ни на кого не имею ни обиды, ни злости, даже на ментов. Уверен, что даже если через 5 или 10 лет они не предстанут перед законом, жизнь их все равно накажет, и более строго, чем через лишение свободы.

Очень верю в карму, жизнь лучше нас все покажет и расскажет. Всем отплатится, и им будет намного труднее, чем мне, — я понимал, что ничего плохого не сделал, и спал хорошо.

«Это возможность на два часа забыть обо всем». Ивулин написал, какую роль играет футбол за решеткой

Про 2 000 рублей на БТ, бывших коллег и ютуб-беседа с Ярославом Писаренко, который сейчас ведет «ЧестнОК»

Саша Ивулин стал самым сексуальным мужчиной Беларуси — 2022

Nashaniva.com

Хочешь поделиться важной информацией
анонимно и конфиденциально? Пиши в наш Телеграм

75

3

9

12

14

23