— Данута Яновна, с католическими журналами «Наша вера» и «Ave Maria» вы сотрудничаете много лет. Почему для вас важно печататься именно в этих изданиях?
— «Наша вера» и «Ave Maria» — два подходящих для меня журнала, там печатаются духовные стихи, статьи на религиозную тематику. В моем возрасте это важно, хотя, как мне кажется, я никогда не отходила от этой тематики. С детства, когда жила в деревне Бискупцы на Лидчине, там Бог всегда был на первом месте. Если бы не вера — мы просто не выжили бы. А так мы научились страдать и молиться. Поэтому «Наша вера» и «Ave Maria» для меня — как огоньки, освещающие пространство. Я обычно жду, когда их редактор Кристина Лялько позвонит и скажет, какой важной теме будут посвящены следующие номера. И попросит что-то написать. И я пишу — с большой благодарностью к Богу, что дал мне такую милость в конце жизни и свел меня с моей землячкой Кристиной Алексеевной. Мне нужно такое «задание».
— Мне и в голову никогда не пришло бы, что те ваши стихи, которые я читаю на страницах «Нашей веры», написаны на заказ.
— Так есть. Получив «задание», я хожу, молюсь и думаю. Обычно, поздно вечером, когда никто не мешает, там, где освещается улица. Я люблю гулять, когда уже никого нет. Выхожу, а за мной мои котики. И так мы ходим.
— У польского поэта-ксендза Яна Твардовского, которого вы, кстати, переводили, тоже много котов жило.
— У Яна Твардовского их было аж восьмеро! Так у него была пивница, такой подвальчик под домом, котам там было раздолье, они гуляли и приходили домой через всегда открытое окно. Твардовский — глубокий поэт-философ, когда вчитаешься, а на поверхности кажется немного детским. У меня это тоже есть. Правда, я не могу поставить себя рядом ни с Яном Твардовским, ни со Святым Франциском Ассизским, моими любимыми поэтами. В моей жизни было слишком много одиночества, поэтому я и начала писать стихи. Обычно я разговариваю с котиками, они меня понимают. У нас в квартире еще живет ворона, лет пять уже. Прилетает к ней дружок, они перестукиваются клювами через окно, ворона радостно машет крыльями.
— Так, может, она на волю хочет?
— Нет. Я открываю окно — она не летит. А по дому летает. Ее подруги часто прилетают на подоконник, и я их чем-нибудь кормлю. Тогда ворона нервничает и может клюнуть какую в хвост.
— Упомянув Яна Твардовского, фактически нашего современника, я хочу вспомнить и белорусских поэтов-ксендзов — Андрея Зязюлю, Казимира Свояка, Иосифа Германовича… После того как кто-то был уничтожен во время сталинского террора, кто-то уехал за границу, эта ниточка духовной поэзии прервалась?
— Думаю, что не прервалась. А разве Лариса Гениюш не была духовной поэтессой? Была. И Цетка была. И Зоська Верас, и Нина Матяш… И много наших современниц — та же Кристина Лялько, Ирина Жерносек, Ирина Богданович, Оксана Данильчик — их достойные преемницы. Я недавно слушала по радио ксендза из Росицы, что на Витебщине, Александра Жерносека, мне понравились его рассуждения о том, что духовная жизнь невидима, но она присутствует здесь и влияет на нас. У него есть книга «Памілаваныя», которую я читаю по два листочка в день и потом долго размышляю о прочитанном. А еще очень плодотворно работает минское издательство «Про-Кристо», где вышли мои книги «Дайсці да Каложы», «Іду сцяжынаю да Бога», «На белых аблоках сноў». Если все будет хорошо, там выйдет еще одна моя книга — «Гаўя спяшаецца ў Нёман». Как раз составленная из тех стихов, которые я писала по просьбе Кристины Лялько.
— Сейчас католическая церковь в Беларуси, как и весь наш народ, переживает непростые времена. Ксендз из Россон Вячеслав Барок вынужден был уехать, отсидев «сутки». Что вы обо всем этом думаете как верующая?
— Мне жаль уехавшего ксендза Барока.
— Насколько я понимаю, у него другого выхода просто не оставалось.
— Почему не оставалось? Есть Священное Писание, и можно, не выходя за его рамки, говорить о происходящем у нас. Так делают мудрые священники, поддерживая своих верующих. Им все же нужно думать о всех людях, хороших и плохих. Многие люди сегодня растеряны и не знают, куда кинуться и что делать. Им на помощь могут прийти только священники. Не писатели, потому что нас сегодня почти не читают. Есть какие-то скрытые читатели, но их очень мало. Правда, белорусский ксендз пригодился и там — Вячеслав Барок теперь духовно поддерживает тех, кто вынужденно покинул свои гнезда.
— В стране вот уже третий год ощутимая атмосфера страха, поскольку репрессии не прекращаются. А вы боитесь?
— И во мне есть этот страх. Я боюсь, что что-то «не то» скажу тебе и подведу своих детей. Я боюсь за сына. Я боюсь, что у меня закончатся деньги, и мне не будет за что кормить мой зоопарк — котов и ворону. А вообще, страх во мне живет с раннего детства. В войну, когда мне было четыре-пять лет, в Бискупцах убили человека, нашего соседа, и у нас делали ему гроб. Я ночью шла через сени и увидела его, прислоненного к стене. Испугалась так, что аж душа в пятки прыгнула, но никому о том не сказала. И всю жизнь боялась своих сеней, тот страх сидел во мне все время. Помню, мой друг писатель Володя Домашевич одному нашему общему знакомому сказал, что «Данута хорошая, но какая-то напуганная».
— «Каб у стозе духмяным выспацца, / я паеду ў вёску Біскупцы», — это строки из вашего давнего стихотворения. А как часто в последнее время вы бываете на родине?
— Давно уже не была. Случился пожар, и мой родной дом сгорел… недавно Кристина Лялько ехала мимо, и я попросила сфотографировать, что там сейчас. Она мне прислала несколько снимков. На месте дома растет березовая рощица, и елочка выросла как раз напротив двери…
— А насколько Гродно ваш город? Бывает, человек жизнь проживет в каком-то месте, а не приживется.
— Я слышу этот город, привыкла к его звукам. Мне нужно видеть эту вишенку за окном, хочется прильнуть к той березе-спорышу, с людьми поговорить. В нашем доме таких стариков, как я, осталось очень мало. Мы сейчас в хороших отношениях, хотя раньше по-разному бывало. На рынке меня иногда какая продавщица узнает, говорит: «Если вам, то со скидкой». Значит, где-то меня слышала, видела.
— А хватает вам на проживание пенсии?
— Не хватает. Что ж, все сейчас бедно живут. А поэты никогда не умели считать деньги. Это хорошо знал гродненский ксендз Юзеф Макарчик, он во францисканском костеле служил настоятелем. Всегда имел в кармане деньги или какой апельсин. При встречах каждый раз что-то давал мне со словами: «Ну вы же поэтесса!». И улыбался. И моим соседкам на лекарства денег не хватает, что поделаешь. И поэтому если мне иногда пришлют небольшой гонорар, рублей 50 или 70, то слышу от них: «Ну, милая моя, радуйся этрму, это тоже деньги».
— Сейчас тиражи упали — и у книг, и у журналов. Чувствуете ли вы потребность в большей читательской аудитории?
— У каждого поэта свои потребности. Например, когда-то Евгению Евтушенко нужны были стадионы поклонников. Мне сегодня достаточно Богоматери и ее Божьего Сына. Я им могу почитать стихи. А раньше и мы попадали на подобные «стадионы» и, признаться, не знали, что делать. Гродненское отделение Союза писателей долгое время возглавлял Алексей Карпюк, и он любил выезжать на выступления. Помню, как в Щучине мы с ним выступали в кинотеатре. А в Гродно однажды пригласили нас выступить перед молодежью. Мы приехали, а там — дискотека, пыль-дым, полуголые девки прыгают… даже искушенный Карпюк растерялся. Но как-то выступили, я прочитала несколько коротеньких шуточных стихов. Алексей Никифорович ехал обратно пасмурный. Доехали до Советской площади, а там с вывески на магазине «Мебель» отвалилась первая буква. Я показала Карпюку, и он хохотал на весь троллейбус…
— В эти дни исполнилось бы 75 лет гродненскому поэту Юрке Голубу, с которым вы дружили и которого уже два года нет с нами. Кого из прежних друзей вам сегодня не хватает?
— Я всегда добрым словом вспоминаю Юрку. Никогда мы с ним не враждовали. Я была на его отпевании в Коложе… Пока в Гродно жил Василь Быков, я шла на его голос. И позже шла, даже когда он подавал свой голос издалека. Он отовсюду отзывался, даже из Праги звонил. Он был мне как брат, могучий старший брат, который меня вел по жизни. И я ему за это до сих пор благодарна. С недоброжелателями своими Быков был тяжеловатый человек, но людей умел слушать. Меня он слушал. Когда, бывало, снился Василь, на душе был праздник. В Гродно мы встречались на мосту Святого Франциска. Иногда он катал меня по Неману на своей моторке, мы подолгу гуляли по городу. И он мне словно исповедовался — за свои поездки в Москву, за свои грехи… Мы прощались, я шла, думала о Василе, и появлялись стихи. Так выходило в моей жизни. Но теперь Василь мне снится — и мне страшно, что он зовет туда, в мир иной. И я поутру прошу его: «Ну, подожди, у меня же тут сын совсем беспомощный».
— Знаю, что вас как поэтессу очень ценила Лариса Гениюш. А насколько она на вас повлияла?
— Я очень долго была зависимой от Ларисы Антоновны. Это был целый большой период в моей жизни. Она мне доверяла редактировать свои стихи, особенно когда выходили детские книжки «Казкі для Міхаські» и «Добрай раніцы, Алесь. Лариса Антоновна говорила: «Дануся,, сделай так, чтобы их напечатали». Людям были нужны книги Гениюш, и я их редактировала. Несколько лет назад Глеб Лободенко попросил меня написать предисловие к детской книге Ларисы Гениюш (там помещены и ее рисунки), я написала, но, видимо, не то.
И потом Лободенко ездил по Беларуси и говорил: Данута Бичель не покаялась, что зачеркивала стихи Гениюш… Он не понимает, что при советах писатели должны были писать языком, который был в словарях Крапивы. Но ведь я ничего не делала без Ларисы Антоновны, мы работали вместе. Она утверждала мои редакторские правки.
— А с кем из современников вы поддерживаете дружеские отношения?
— У меня есть друзья по всей Беларуси. Немного, но есть. Например, Алесь Чобот в Скиделе. К сожалению, он ослеп, тьма навалилась на него. Один в старом доме, держится как может, но ему очень тяжело. Толик Брусевич (ныне преподаватель ГрГУ имени Янки Купалы) никогда не отрицал, что он мой ученик в поэзии. Помню его с четвертого класса, когда он вместе со своими одноклассниками приходил ко мне в Музей Максима Богдановича, где я вела литкружок «Вянок». Начало 1990-х, школьники смотрели на портреты Сапег, Купалы, Коласа, Гениюш, все щебетали по-белорусски… А потом все прекратилось, и Бог послал нам то, что послал. Но я всегда говорю: несмотря ни на что, небо над Коложей всегда будет то же, и Неман будет тот самый.
— В книжных магазинах можно увидеть книги прозы Стася Ильина. Мало кто знает, что это ваш внук. Он начал писать под влиянием бабушки?
— Стась начал с путевых заметок, когда поехал в США и стал там работать водителем-дальнобойщиком. Да, я ему посоветовала записывать все свои дорожные впечатления, не откладывая. До пятого класса он учился в Гродно в белорусском классе, а с шестого их перевели на русский язык. В Америке ему не хватает белорусскоязычной среды, хотя в последнее время там белорусов стало значительно больше.
— Что вас сегодня духовно поддерживает? И что вы можете посоветовать белорусам, чтобы не впасть в отчаяние от событий вокруг — от репрессий в Беларуси, от войны в Украине?
— Для меня единственное спасение — Розарий. Я беру его в руки перед тем, как ложиться спать, и молюсь Боженьке. Я не знаю, что дальше с нами будет. Вокруг действительно какая-то беспросветность. Люди не знают, куда себя деть, в какую щелку залезть. Я недавно написала стихотворение «Цудоўны Ружанец», пусть строки из него прозвучат в нашем разговоре:
Паднімайце сівыя галовы,
скідайце страху кайданы,
аплятайце малітвамі ружаў
Родны Край зрабаваны!..
Людзі, давайце верыць
у цуд найвялікшай пробы —
замест ракетаў і бомбаў
Зямлю ружанцам аздобім!
Небам абнятая, наша планета Зямля,
малітвамі закалыханая, як немаўля,
ад сэрцаў да сэрцаў, над бяздоннем пакут,
адмаўляе Ружанец —
з цудаў святых найсвяцейшы цуд!».
