— Вы с первых дней работы в России производили впечатление очень основательного, серьезного, несмотря на молодость, человека. Был момент в жизни, когда резко повзрослели?
— Когда в 16 лет теряешь отца, получаешь большую жизненную школу. Сразу приходит осознание: все, ты сам себе теперь предоставлен. Второй этап взросления — это интернат, в моем случае училище олимпийского резерва. Мне самому за все приходилось сражаться — это закаляет.
— Сейчас все обсуждают фильм «Чернобыль». Смотрели?
— Зачем мне смотреть, если я сам там был?
— Сверить собственные воспоминания с художественной реконструкцией событий.
— Пока не смотрел, но видел много отзывов, рекламы. Думаю, быль была более черной, чем кино. Отец на ликвидации последствий аварии получил самую серьезную степень облучения. Матери платили пенсию по 18-й статье до тех пор, пока мы с сестрой не стали совершеннолетними. Я хорошо помню то радиоактивное облако, понимаю, куда отец ездил, хотя он, возможно, этого в полной мере не осознавал. Возвращался, а потом на подушке пятна крови оставались… В одной части Хойников, в сторону Речицы, живут люди, а на другой, ближе к границе, начинается зона отчуждения. Я был там — высокая трава, волки воют. На Припяти рыбачил.
— Вам 10 лет, рванул Чернобыль. Самое сильное воспоминание того времени?
— Парады — в честь Октябрьской революции, Первого мая. Как люди доставали и разворачивали красные флаги. Уже во время демонстрации по рядам шел шепот: что-то произошло. Это ощущение тревоги хорошо помню.
— Население не оповещали об аварии на ЧАЭС.
— Информация передавалсь по «сарафанному радио». Если реактор рванул 26 апреля, получается, к 1 мая пять дней прошло. Как в «Городке» шутили: во времена нашего детства были хорошие фильмы и индийские. То же самое с телевизионными каналами — их было два: БТ и Первый. Все. Понятно, что сверху поступил приказ не распространяться об аварии, — сказал Гончаренко.
